«Дорогие оба!
Представьте себе часть человеческого тела, которая на самом деле не существует, округлую гладкую оконечность, которую по ошибке можно было бы принять за нечто совершенно естественное. Поместите ее точно на то место, где обычно располагается банальнейшая кисть. Это — моя культя».
Ночь застала меня между легкой дремотой и чуть теплым супом. Но я не мог позволить себе заснуть, не разобравшись окончательно с измятыми бумажками, все еще валявшимися у меня в кармане. Зазвонил телефон, и я решил было не отвечать, уверенный, что это Бриансон взялся за старое.
— Антуан…
— Нико?..
— Уже поздно, я знаю, но я еще в хранилище и у меня есть кое-что для тебя. Что-то крупное, так что прихвати свой поляроид. Ты начинаешь доставать меня своими историями…
То ли из-за ночи, то ли оттого, что я никогда не говорил с Нико после восьми вечера, то ли из-за перспективы оказаться нос к носу с чем-то крупным, но я не сорвался с места так быстро, как ему хотелось бы.
— А до завтра это подождать не может?
— Никоим образом, завтра уже будет поздно, и поторопись, мне пора спать, меня ждет моя крошка, и вообще мне сверхурочные не платят. Да, и возьми с собой вчерашнюю фотографию, она мне понадобится. Ты себе еще сделаешь, когда придешь. Пока.
Я хватаю фотоаппарат, слетаю вниз по ступенькам, ловлю такси у площади Вогезов. Для всего этого правая рука мне не нужна. Но на эти десять минут я смог позабыть, что у меня ее нет.
Он предусмотрительно оставил дверь открытой. Фонарь погашен, я никогда не знал, где он включается, но юпитеры склада скульптуры, там, в глубине, помогают лете ориентироваться. В темноте я спотыкаюсь о ящик и чудом подхватываю на лету какой-то сосуд — то ли произведение искусства, поджидающее своего хозяина, то ли элементарный кувшин для поливки домашних растений. Знать бы, где тут выключатель… Я перешагиваю через рулон оберточной бумаги, валяющийся на полу рядом с рамой, приготовленной к упаковке. У Нико так мало места на складе, что он пакует свои посылки в офисе у Веро. Я прохожу через дворик перед складом скульптуры, где света хоть отбавляй — словно в ожидании визита какого-нибудь важного чиновника. Пахнет старым деревом и пластмассой. Я окликаю Нико по имени. Кругом ночь, это, в сущности, ничего не меняет, но все-таки, добавляет значительности, все вокруг отдает упадничеством, я делаю несколько робких шагов в глубь этой разрушающейся крепости.
— Нико?.. Нико! Ну где ты там? Какого черта!
Каменные лица больше не выглядят скучающими, наоборот, они угрожают тому, кто пришел нарушить их покой. Мертвенно-бледная мадонна пустыми глазами смотрит, как я приближаюсь к ней. «После семи вечера я их не беспокою», — обычно говорит Нико, собираясь домой. И правда, после окончания рабочего дня им надо побыть одним, среди своих. Тут уже нет ни уродства, ни бесполезности, каждый достигает наконец максимальной степени бездействия, словно посетители одним взглядом вынуждали их позировать.
Я вступаю в аллею за пределами светового пятна.
Там, обогнув какую-то деревянную махину, я не сразу понимаю, что стеллаж с бюстами опрокинут наземь. К моим ногам подступает море голов, терракотовые щеки, десятки женщин из позеленевшей бронзы, потолще и потоньше, потрескавшиеся и не очень. И в самом конце этой волны еще одно лицо, еще более безжизненное, чем остальные.
— Нико?
Я закрыл рот ладонью.
Позади себя, совсем близко, я услышал голос.
— Фотографию…
Я обернулся не сразу.
Голос, проломленный висок Нико, выворачивающий душу страх — мне показалось, что я заново переживаю эту секунду, перевернувшую всю мою жизнь.
— Дайте мне фотографию…
Фотографию… Я прекрасно понимаю, что фотографией он сегодня не ограничится. В прошлый раз он забрал мою руку. Настал момент узнать, могу ли по-настоящему рассчитывать на ту, что осталась.
Я не обернулся, я прыгнул вперед и изо всех сил вцепился в другой стеллаж, чтобы оторвать его от стенки, я не посмотрел назад через плечо, но раздавшийся грохот произвел на меня эффект электрического разряда. Перепрыгивая через все, что встречалось на моем пути, взбираясь на ящики и вскакивая на столы, я помчался к выходу, я вспомнил о проходе, через который можно попасть сразу в офис, я не знаю, гонится он за мной или побежал по главному проходу, чтобы отрезать путь к выходу. После слишком яркого света и цветных вспышек я снова очутился в полутьме офиса. Я почувствовал, что он тоже здесь, и закрыл дверь, чтобы темнота стала полной. Он, должно быть, где-то у выхода, ищет выключатель. В рукопашной схватке я долго не продержусь, это я усвоил с того раза. Может, он вооружен, не знаю, я ведь не оборачивался, а он, может быть, держал меня на мушке, не знаю. Офис большой, может быть, мне удастся найти что-нибудь на ощупь, не знаю что, пока мои глаза не привыкнут к темноте. Его тоже скоро приспособятся и станут видеть лучше.
— Советую вам отдать мне эту фотографию.
Точно, голос доносится от бронированной двери, той, что выходит на улицу. Он не знает, как зажечь свет. Это мой единственный шанс. На случай, если он все же отыщет выключатель, я бью ногой по фонарю и сразу же отпрыгиваю к рядам полотен.
— На этот раз вам не отделаться так легко, как тогда, — слышу я.
Если бы он действительно был так уверен в себе, он бы уже на меня набросился. Ему еще надо меня выманить. Я и сам-то заблудился, а ведь я знаю это место.
— Ваш друг, здешний хранитель, сказал, что вы… уменьшились в размерах.
Он знал, что уберет Нико, как только тот повесит трубку. Должно быть, прежде чем прикончить, он его еще какое-то время допрашивал. Он пришел за «Опытом № 8». Нико отдал его ему без разговоров и сразу все выложил — про мой приход, про фотографию. Еще один след объективистов, не считая тех, что остались у меня в памяти. Он заставил Нико позвонить мне, чтобы уничтожить их все сразу.